Единственная задача поколения девяностых и нулевых — вымереть. К счастью, не от скуки, безделья или артрита больших пальцев. Голливуд подкинул им достойную мотивацию — сражайся или умри, — а также углы ринга, оказавшегося социальным лифтом, и правила битвы, исходящие из того, что лифт по-замятински стеклянный.

Для многих из нас первым учебником по капитализму стал «Незнайка на Луне». В юности практики рыночных отношений каждый нарабатывал сам по мере необходимости и находчивости. И, лишь перевалив в вузе за «экватор», немногие из нас, кто задумался о нехватке инстинктивного понимания, осознанно шарили по книжным полкам и конспектам в поисках мудрости Хайека, Мизеса, Фридмана, Веблена или, на худой конец, Айн нашей Рэнд. Пропащее наше десятилетие, даже не одно, чего уж говорить.

А вот с родившимися на рубеже веков уже вполне осознанно работают, помогая им войти во взрослую жизнь и избавляя их родителей от куда более неловких разговоров, чем про пестик и тычинку, обличающих их слабую компетентность в вопросах социальной конкуренции и партнерства. Тинейджер усваивает, что, во-первых, заботиться прежде всего нужно о себе, чтобы иметь возможность помочь кому-то еще, во-вторых, ресурсы и кредит доверия добываются трудом , в-третьих, общественное благо, как и мнение, дело третичное, в-четвертых, кругом мудаки и лжецы, в-пятых, нужно уметь общаться даже с ними, в-шестых, все это нормально. И эти знания, наконец-то изложенные сколь доступными, столь и стильными языковыми средствами, подрастающее поколение теперь может почерпнуть всего-то за пару часов экранного времени без необходимости обращения к книжному оригиналу. Впрочем, и к нему обращаются совершенно добровольно. Так и стоит втягивать в чтение.

Можно было бы остановиться на мысли, будто продюсеры, в поисках замены Поттеру и «Сумеркам», разнюхали об успехе серии Коллинз и всего лишь нашли новую нишу — мелодраматический унисекс-экшн без магии, и теперь обкатывают ее. Но о некоторых изменениях мировосприятия говорит сам по себе успех книг о бойне, на которой несовершеннолетние бьются за жизнь и любовь. Если вы не Гибсон или Кинг, то продать подросткам ужасы антиутопии довольно сложно, еще и в форме романа, не говоря уж об общем недоверии к женщинам-писателям (вот вы прямо сейчас назовете своих трех любимых?). Кстати, Кинг похвалил «Голодные игры», что является высшим признанием литературных способностей Коллинз. Вас это раздражает? У вас что-то белое в уголках рта.

«Голодные игры», «Игра Эндера» (удачно так вытащили из семидесятых), «Дивергент» и даже «После нашей эры» — все они про спортивно-милитаристскую югенд-меритократию, то есть про хоть и беспредельно жестокие, но функционирующие социальные лифты. Это на контрасте-то с нашим комфортным миром с отказывающими общественными институтами. Иначе говоря, фильмы именно про то, что и в самом деле взволнует будущий электорат. Страх продается лучше всего, особенно страх перед будущим. Так же, как материалы в жанре «просто о сложном». Вместо того, чтобы заставить приуныть, задуматься и начать что-то от кого-то требовать, совершенно верно показывают, кем надо стать, чтобы преуспеть и завоевать друзей — и брать свое. И даже снести систему, будь на то воля.

Это именно рассказы о становлении, практически о селфмейде, несмотря на то, что какие-то способности главным героям даются от рождения просто ради катализирования и драматизации процесса: стратегический гений Эндера, возможность Трис различать реал и виртуал, не в меру пухлые для голодного мира щеки и булки экранной Китнисс… Все равно им приходится наравне с другими проходить одни и те же круги истязаний и в спешном порядке узнавать о мире действительно важные вещи. А с ними учатся и зрители. Скажем, если до сеанса «Голодных игр» пределом знаний младших представителей целевой аудитории были полумифический «минет» и «айфон», то после — уже «спонсор» и ощущение потребности поддерживать связь и прилежно исполнять свои социальные роли если не из симпатии, то из прагматики. Родители зря переводят столько нервов на беспокойство об усвоении их чадами социальных норм (дружелюбие-то всегда можно изобразить), но поступают верно, приводя детей в спорт, пускай обоснование этому видят иначе.

«Большой спорт — это война минус убийство», конечно. И правила в нем жестче юридических. Но зачем себя сдерживать, если при текущем строе можно деконструировать войну и изобрести «спорт плюс убийство»? Спорт. Плюс. Убийство. Чад жира. Еще никогда жертвоприношения не были сколь сакральны и зрелищны, столь и рациональны, в том числе и в плане малочисленности. Эндер, конечно, был не вполне спортсменом (разве что его обучение можно назвать киберспортом) и отправлял на смерть десятки экипажей, но эти потери были куда меньше ожидаемых от других командиров, и, кроме того, из раза в раз приводили к очередной победе, то есть сокращали иной ущерб. Из дистриктов же отбирают всего-то по паре человек, а в мире «Дивергента» и вовсе первым делом борются с оцифрованными страхами.

Коллинз говорит о Голодных играх как об акте покорности и дани памяти страшной войне в прошлом (помимо того, что это просто убойная развлекуха, а по телеку всего два с половиной канала и «я тебе переключу!»), то есть об их политической рациональности для элит. Однако великий рационализатор Питер Лисон, исследуя данные о практике человеческих жертвоприношений у народца конд, обнаруживает рациональность для всей общины. Если коротко, то соплеменники мыслятся еще одним ресурсом племени, которым, соответственно, можно распорядиться для общественного благополучия. Если точнее, то для защиты собственности всех членов общины, целенаправленно «потратив» малую часть для предотвращения бóльших потерь или, по крайней мере, для снижения рисков. То есть речь идет о демонстрации отсутствия превосходства в целом, а значит, и повода для зависти и нападения с целью насильственного изъятия «излишков» соседними племенами. Статусное контрпотребление, если хотите. Но для тисии жертву не просто назначают — ее выкупают у родни. Похожим образом — через товарные отношения — попадают и в списки претендентов для Голодных игр. Вот только у голодоигранцев есть шанс выжить и вернуться к семье, члена которой заменил собой.

Процесс взросления и «подъема» оказывается тесно связан со способностью выбора. В «Дивергенте» сама инициация начинается с выбора фракции, то есть «профессии» и накладываемого ей мировоззрения. Нельзя получить все сразу. Что мы можем противопоставить этой необходимости, если даже Вселенная предпочла обзавестись временем, чтобы все не случилось одновременно (извините за избитую фразу и ее фривольное цитирование). Тем более, что выбор может быть уже сделан, и просто бережет умственные ресурсы от чрезмерного релятивизма. Военные, политические, корпоративные или научные интриги — выбрать по вкусу. Да и замыкая на себе слишком много потоков, рискуешь в скором времени обнаружить, что тебя и твой режим хотят свергнуть. Эгоцентризм штука в чем-то хорошая, но неспособность делегировать другим часть власти говорит о неспособности выбирать и не то, чтобы доверять, но полагаться на способности других, которых сперва твоя система зачем-то выделила и выдвинула, но лично ты не заинтересован в их навыках. Даже у Эндера были помощники.

Впрочем, хуже, когда навыки и харизма используются «втемную», а личность становится символом без контроля. Эффект этого — известность с налетом трагизма — останется лишь в местах юных печальнооких Че. Зато реален риск, сделав что-то смешное, глупое, позорное и стремное, стать хитом сезона на ютубе и в соцсеточках. Индивидуализм — индивидуализмом, а за образом действий следить нужно. Или убеждать (переговорами или силой), чтобы о факапе не узнали. Или забить на такую мелочь. Но твой зритель — твой же конкурент. И наоборот. Замятин был почти прав, когда говорил о стеклянных стенах: частично идея реализовалась в зеркальных фасадах небоскребов, а частично — в маленьких стеклышках камер, делающих наши селфи, и экранов, визуализирующих наши социальный капитал и социальные графы.

Кстати, а есть ли в них ваши племянники, младшие сестры-братья, кузены-кузины? Если не стараетесь их намеренно избегать, а просто не знаете, как завести с ними беседу, попробуйте поговорить об этих фильмах и книгах, что ли. Можете, конечно, и Миядзаки обсудить, но он все-таки больше про умилительное, метафизику и трансцендентальное, а не про грядущие чаяния и треволнения.