View topic - Книги - хороший повод для ιlιlι Heavy Music Archive

Так он же ж открытый, тайны в этом, вроде, не было. Книгу сжечь можно (хотя сейчас хрен где найдёшь «Процесс Элизабет Кри»), а вот выжечь из памяти… Но я ни на что не намекаю. Ну и ладно, тогда его наработками оперировать буду я.

У меня есть дурная привычка: начать читать книгу, остановиться на четверти или трети и забыть про неё на несколько недель, а то и месяцев. Поэтому могу писать как и о начатом читать фиг знает когда, так и о недочитанном. На этот раз — о последнем.

Мальчишки и девчонки, пара-пара-па-пам, навроде Умберто Эко книжек, пара-пара-па-пам, увидеть не хотите ли? Да наверняка нет, когда ещё есть Сам. Тем более, что так легко и изящно работать с массивом знаний и преподносить материал читателю у иных не вполне выходит. Поэтому процитирую Его Семиотейшество.

Люди делятся на кретинов, имбецилов, дураков и сумасшедших. Если сформулировать точнее, любой человек подпадает под все категории по очереди. Каждый из нас периодически бывает кретином, имбецилом, дураком и психом. Исходя из этого, нормальный человек совмещает в разумной пропорции все эти компоненты, иначе говоря, идеальные типы. Гений — это тот, кто играет всегда на одном компоненте, но гениально, то есть питая его за счет всех остальных. Кретин лишен дара речи, он булькает, пускает слюни и не попадает мороженым в рот. Он входит в вертящуюся дверь с обратной стороны. Исключаем кретина из круга интересующих феноменов. Кретин легко узнаваем и по издательствам не ходит. Отбросим. Имбецилу жить труднее. Подразумевается комплекс социального поведения. Имбецил — это тот, кто попадает пальцем в лужу, когда хочет попасть в стакан. Рассуждает о содержании стакана, но так как в стакан не попал, в результате рассуждает о содержимом лужи. Попросту говоря, это специалист по ляпсусам, он спрашивает, как здоровье супруги, как раз у кого сбежала жена. Я передал идею? Имбецилы очень ценны в светских ситуациях. Они конфузят всех, но находят неисчерпаемые поводы для разговоров. Один безвредный подвид имбецила часто выступает дипломатом. Он способен говорить только о луже, не о стакане, и поэтому если «гафф» совершили другие, имбецил автоматически переключает тему. Это удобно. Однако и он нас не интересует, он не самостоятелен, его ставят только на подачу мячей, он рукописи по издательствам не носит. Имбецил не говорит, что кошки лают, он просто говорит о кошках, когда люди говорят о собаках. Он путается в светской беседе и когда обделается как следует — восхитителен. Это вымирающий вид, средоточие дивных буржуазных добродетелей. К нему требуется салон Вердюренов или даже Германтов. Нынешнему студенчеству знакомы эти фамилии? Имбецил — это Жоашен Мюрат, выплясывающий на кровном жеребце перед офицерским строем. Вдруг он видит одного, в орденах, с Мартиники. «Вы негр?» — обращается к нему Мюрат. «Так точно, высокопревосходительство!» На что Мюрат: «Молодцом! Продолжайте, продолжайте!» Специфика дурака затрагивает не сферу поведения, а сферу сознания. Дурак начинает с того, что собака домашнее животное и лает, и приходит к заключению, что коты тоже лают потому, что коты домашние… Или что все афиняне смертны, все обитатели Пирея смертны, следовательно, все обитатели Пирея афиняне. Что верно по чистой случайности. Дурак способен прийти к правильному умозаключению, но ошибочным путем. Сумасшедших опознавать нетрудно. Это дураки, но без свойственных дуракам навыков и приемов. Дурак умеет доказывать свои тезисы, у него есть логика, кособокая, но логика. Сумасшедшего же логика не интересует, по принципу бузины в огороде любой тезис подтверждает все остальные, зато имеется идея фикс, и все, что попадает под руку, идет в дело для ее проталкивания. Сумасшедшие узнаются по удивительной свободе от доказательств и по внезапным озарениям. Так вот, вам может это показаться странным, но раньше или позже сумасшедшие кончают тамплиерами.

Вот, в общем, Норфолк со своим «Носорогом для Папы Римского» (и другими романами, но начнём с него) — это в хор.см.слова имбецил и сумасшедший, вскарабкивающийся на стакан, основательно так карабкающийся. Он из раза в раз срывается, но упорно продолжает попытку. Он не пытается взять стакан с разбега и распрыга, отойдя от вожделенного сосуда и выйдя из умасливающей его ноги лужи, что могло бы избавить читателя от восмьсотстраничной духоты своего, так сказать, роудмувизированного романа, но при этом и не пытается пробить его насквозь и вдребезги лбом, поскольку всё-таки понятно и видно, о чём вообще речь, и где тут генеральная линия, что вообще находится в стакане. И читатель может дотянуться до содержимого, но не автор, к сожалению, поскольку немножко запутался в средствах и методах. Я и сам порой срусь, ссусь и блююсь, когда иной раз сталкиваюсь с непомерным объёмом материала и не знаю, за что хвататься, так что я его понимаю. Равно как понимаю и корневую проблему Норфолка — «горе от уме», проявляющемся в излишнем энциклопедизме и нежелании убрать в чуланчик или оставлять на самостоятельный поиск читателями труды, которыми он пользовался при написании книги — нет, все факты в ход. И, понятное дело, не сложилось с вариантом выпустить книжку-дополнение по типу «Заметок на полях „Имени розы”» или «Словаря „Маятника Фуко”» (хотя, если честно, ничего не мешает, просто в России он не в дискурсе). Хотя утопление в реминисценциях и аллюзиях — больше беда его нечётных изданий. «Носорог…» был вторым по счёту романом, Норфолк определённо пытался избавиться от огрехов дебюта (это было и с Эко, как говорят, но ему же, вроде бы, насрать на наше мнение, и конкретно вы являетесь означающим мужского полового органа), но вот почему-то в третьем всё случилось ровно как в первом. При этом «В обличье вепря» мистер Норфолк вообще потерял нюх и страх. С первых же страниц заботливый издатель предупреждает нас о том, что «научный аппарат» у Лоуренса опух и вообще болен Приаповым недугом. Сами полюбуйтесь:

Здесь и далее автор прибегает к нарочито избыточным и хаотичным постраничным сноскам. В данном случае в первом же источнике, на который он ссылается, — в главке 176 седьмой книги Геродотовой «Истории» — вскользь упоминается о том, что неподалеку от горячих источников, давших название Фермопилам, стоит алтарь Геракла. Далее следует целая вереница отсылок на источники, в которых повествуется о кончине Геракла и даже о кончине и месте захоронения его последней супруги, Деяниры, собственно, и ставшей невольной виновницей его смерти, — причем ни смерть Геракла, ни смерть Деяниры не имеют к Фермопилам и к сюжету о Калидонской охоте никакого отношения. Вторая ссылка в этой же сноске (на 4.2 первой главы «Описания Эллады» Павсания) отправляет к рассказу о вторжении в III в. до н. э. в грекоговорящие области кельтов и об афинянах, которые пытались остановить их в Фермопильском проходе. Следующая ссылка (на Paus III.4.8 ) имеет в виду более чем краткое, сделанное походя упоминание о спартанском царе Леониде, погибшем при Фермопилах в 480 г. до н. э. Зато четвертая ссылка (на Paus X.22.1), напротив, в избыточности своей откровенно недостаточна, ибо отправляет к одному единственному фрагменту из довольно пространного повествования (X.20–23) о том же самом вторжении в Грецию кельтов галатов под предводительством Бренна и о битве с ними в Фермопильском проходе. Пятая вновь отсылает к незначительному упоминанию о победе Леосфена над македонянами сперва в открытом сражении в Беотии, а затем неподалеку от Фермопил. И так далее.

Вот-вот, «и так далее». А далее там бывает такое, что ссылок и цитат на странице больше, чем художественного текста. Но именно поэтому Норфолк и приближается к тому, чтобы стать гением, движущимся от «имбецильности» к «сумасшествию». Всё в ход! «Словарь Ламприера» и «В обличье вепря» стоит читать один за другим, а «Носорога…» уже после них, он из них содержит меньше всего холестерина, но больше воды. И вызывает меньше всего приступов гносеологического и автоидентификационного кризисов. Но читать их всё равно стоит. Может быть, не сейчас, но через несколько лет. Кстати, в этом году у Норфолка новый роман. Ждём. Норфолк — это эрудиция, выбравшая в качестве пути овладения умами не сторге или людус, но эрос. Жёсткий и обнажённый эрос, готовый воспользоваться абстрактным фаллосом принуждения ко вниманию, усвоению и читательской дисциплине, если потребуется. Но можно, конечно, просто расслабиться и получать удовольствие от доступного.

У Росса Кинга тоже случаются приступы как «имбецильности», так и «сумасшествия», но в гораздо меньшем масштабе, и между ними гораздо больше просветлений. Отчасти потому, что его творения не столь монументальны, а сам он вообще не стесняется устраивать на страницах идейный разврат и отпустить читателя спокойно погулять и отдышаться. И сказать про его книги особо много нельзя. Не из-за отсутствия в них содержания, а потому как глубина проникновения в них выбирается гораздо легче, чем в триаду выше, т.е. сказать о них можно столько, сколько хочется, а не столько, сколько нужно. Да и я уже что-то подустал. И вас, наверное, замучил, поэтому покороче. «Домино» вот, например, называют романом-маскарадом. Ну, пусть так и будет, хотя по сути это не веснушчатые пёстрые сладкословные и гладкословные кривляния, а, говоря делёзиански, самый натуральный срез потоков и подключений машин желаний. Не сказать, чтобы была какая-то глубина на три дна, это роман поверхностей, их открытия и переоткрытия. И вообще про мутацию сексуального поля в Новое время. И это первая книга Кинга. Во второй, именуемой «Экслибрис», уже нет подобного раздрая, а язык всё же оформился таким образом, что отчасти напоминает стилистику Акройда, когда тот пишет художественное. Особенно вспомнился «Дом доктора Ди». Особенно своими подчас излишними уточнениями совершаемых действий. Но это следствие выбора первого лица для повествования. И читатель вполне может не заметить этой особенности. И вообще принять за схожесть с «Именем розы», поскольку «разумеется, рукопись…» и её поиски. Разве что не в пределах одного монастыря и с кучей действующих лиц. Только без большей части тех пошлых черт мистических романов-детективов с красивыми обложками, как бы говорящих о популярности этих книг за рубежом. Кинг — это эрудиция живая, подвижная.

Ко всему прочему полистал и сценарий Спейтса для «Прометея», который ещё не трогал своими обсериаленными руками Линделоф. Спейтс хотел всё сделать по совести и чтобы действительно было похоже на приквел, а Линделоф — как то, что показали. Всё-таки нельзя создателям мультиков и сериалов подпускать к фильмам, особенно претендующим на символоносность и знаковость. Короче, кульминация и развязка должны были быть не такими. Да и вообще сценарий выглядит логичнее, несмотря на то, что предполагалось в разы больше эпичности и мрачнухи (а не вот только те невнятные коридоры и капсулы с йогуртом). И, например, пробуждённый Инженер уже заражён ксеноморфом, и в стазисе он был как раз затем, чтобы не породить тварь и самому не подохнуть от этого. Потому он и был таким недовольным, когда его разбудили. Потому и оторвал башку поприветствовавшему его Дэвиду, мол, ты меня разбудил, а потому погубил, а прежде чем я подохну, успею отомстить. И до этого зритель не догадывается по ходу дела, это дополнительно проговаривает голова Дэвида в разговоре с Уоттс (так должны были звать Э. Шоу). Но в целом диалоговая часть такая же инфантильная и с заходами на уровне «где умные даги, там философские напряги». Ну, например, как в фильме была сценка: «Ну да, они создали нас, но кто создал их?» — так в Спейтсовском сценарии персонажи прямо цитируют Ветхий Завет и «заставляют задуматься» окружающих. Что то ерунда, что это. Зато в нынешнем виде фильму можно сделать сиквел. Сиквел приквела, ёпт.

P.S. Раз уж настолько важной оказывается ориентация авторов, то с лёгкостью на душе отмечаю, что и Норфолк, и Кинг — женатые гетеросексуалы.