Снова утро, и снова они встречали друг друга. Два заклятых друга, два центра притяжения масс. Солнце и Вий Коортц вновь соревновались, чей дух жарче и ярче. И вновь они начали с традиционного и как бы безличного приветствия-обмена: Светило одаривало поднебесную Землю нисходящими — и кто-то скажет, что „снисходительными” — лучами живительного света; лучом Коортца же была тугая, изначально восходящая, словно зига, струя мочи, одарившая подбалконную землю с клумбами азотистыми продуктами и ароматом гречки.

Солнце делало вид, что не признаёт схватки, обращаясь к сопернику лишь профилем, и совершает обычный променаж, покинувши японский притон с малолетними проститутками и намереваясь завершить день на корриде, с превеликой грустью созерцая агонию экономического быка, — жизнь от сакэ до текилы, от текилы до сакэ. Вий же схватки всячески жаждал, однако стоило бы ему признать, что его жажда — похмельной природы, а потому следует не распаляться, а освежиться. Но приходилось выдавать противнику концентрат соперничества, потому как времени было мало, — ещё нужно было успеть синхронизироваться со Страной. Синхронизировать своё разложение — а именно эту силу противопоставлял Коортц Солнцу, потому и освежиться раньше срока ему было не с руки — с разложением Интерреспублики, чтобы стать Данко скотобойни, ведя всех вслед за своим слишком горячим, но всё же заготовленным на холодец сердцем; чтобы стать возрождённым в пиролизе отходов Фениксом; чтобы стать заблёванным собственной печенью Прометеем.

Иными словами и более коротко, в силах гниения, разложения и иной биодеградации он видел источник нового Огня, нового Света. Наверное, это можно было бы назвать дилатационным зороастризмом. А поскольку этот источник — в нас самих и иной органике, то и источник Б-га — в нас же, в флоре и фауне, и этот источник циклически вечен, а стало быть и Б-г вечен, покуда вечен цикл созидания и разложения, и Смерть — это не отдельное и конечное состояние, а обобщающий эвфемизм воспетого лишь последователями агхоры процесса — Омеги в локусе.

Но донести эту сложную мысль было сложно. Раскрытие и внедрение её в умы могло занять больше времени, чем выделенное для жизни телесной оболочке Коортца, но и средний интеллектуальный уровень масс, приходящийся на время, выделенное для жизни организму Вия, мог быть ниже требуемого. Вот потому и нужна обоюдоострая синхронизация. Догнать, но не перегнать. И каждое утро проводить реиндексацию распада, к которому накануне ночью приложил руку и горло. Гниение не тот процесс, где „сделать пятилетку в четыре года” однозначно хорошо. Разложение органики сопровождается выделением тепла, вот выделение этого тепла и следует контролировать, так как чрезмерный нагрев и уж тем более взрыв особо не проконтролируешь, а последствия будут куда жёстче тех, что могли бы.

Вот отдельно взятая декомпозиция советской атомной энергетики к чему привела? Попытались они сэкономить на процессе контроля ядерного распада — только ускорили его. Итак, у разложения тоже должны быть свои плато, антистраты. Советский рок-андеграунд перестроечного периода — идеально! Практически новые митраисты. Интересно, они обзавелись своим элевсинскими мистериями? В «Камчатке», в котеленке-то неужто без инициаций? Но кто ж сознается, да и это не важно. Всё это уже неважно, ведь большую часть работы уже проделал. Ещё несколько альбомов надо бы, дожить бы до мистических тридцати трёх… Но уже всё, можно отметить майлстоун, уже можно если не заявить, то намекнуть об истинной природе своих песен, показать ключ к раскодированию текстов — дать людям маяк.

Синхронизировавшись героином, Вий Коортц мутировал в известного в узких кругах, обитых кривыми зеркалами, музыкантом. Было 24 июня, сегодня вечером он зажжёт Огонь. Сегодня он спалит Москву пожаром молодых. Лужники, конечно, не Александрийский маяк, но сойдёт, олимпийский огонь означал мир, т.е. на это время все обращались к одной идее — соперничеству по правилам, и это будут его правила. Отсюда вознёсся олимпийский медведь, отсюда бросит вызов гравитации плазма его пламени — абсолют. Пламени. Племени. Они разнесут его огонь. Но как разнесут? В пространстве и времени или на куски и лоскуты? Согласно его уже учению, сойдёт и второе.

Второе последующие годы и сходило с электричек, смешиваясь у стоянок конечнобытных людей под водку и консервы с учением Высоцкого и других, порождая несколько иной от заложенного в программу продукт жизни органики — говно. Говно тоже угодно разложению. Говёха это маленькая смерть. Но оно вторично, оно является, марксистски говоря, надстройкой, а потому более поверхностно и мелко, хоть и более заметно. И по отношению к говну Коортц отметил, что его человечество принимает лучше и проще. Как бы относились к смерти, если бы один и тот же человек умирал и оживал несколько раз, оставляя глобальному разложению лишь частичку себя, некую отлинявшую оболочку?

На дальнейшее развитие мысли уже было наложено опиумное вето. Его альтер эго не догадывалось, что работает под ОС «C21H23NO5» и само выполняло роль анестезии для масс. „Зажечь олимпийский огонь. Да, круто. Ну этот Айзеншпис и выдумщик, когда есть деньги. Сделаем ребятам красиво”, — думал мутант. „Кто бы мог после средневековья подумать, что из грязного совкового белья действительно может родиться желающая перемен мышь демократии”, — думал уходящий в тень Вий Коортц. Но делать красиво, жарко и ярко в серо-буром мире трупной деградации оставалось только пятьдесят и ещё два дня.